Вот же этот перегон, никакой угрозы он не представляет, прямой, пустой… В голове у него заиграла даже какая то бодрая мелодия, и, видимо, прорвалась наружу незаметно для него самого, потому что Хан вдруг глянул на него насмешливо и спросил: – Ну что, весело? Хорошо здесь, правда? Тихо так, чисто, да? – Ага! – радостно, что вот и Хан тоже наконец согласился Артем, и так ему легко и свободно сделалось на душе от того, что тот смог понять его настроение и тоже проникнулся им… Что и он тоже идет теперь и улыбается, а не хмурится своим тяжким мыслям, что и он теперь верит этому туннелю. – А вот прикрой глаза – дай, я тебя за руку возьму, чтоб ты не споткнулся… Видишь что нибудь? – заинтересованно спросил тот, мягко сжимая Артемово запястье. – Нет, ничего не вижу, сквозь веки только немного света от фонариков, – послушно зажмурившись, немного разочарованно сказал Артем, и вдруг тихо вскрикнул. – Вот, пробрало! – удовлетворенно отметил Хан. – Красиво, да? – Потрясающе… Это как тогда… Нет потолка и все синее такое… Боже мой, красота какая… И как дышится то! – Это, дружок, небо. Любопытно, правда? Если тут глаза под настроение закрыть и расслабиться, его здесь многие видят. Странно, конечно, что и говорить… Даже те, кто и на поверхности то не бывал никогда. И ощущение такое, будто наверх попал… Еще до. – А вы? Вы это видите? – не желая раскрывать глаза, блаженно спросил Артем. – А я ничего тут не вижу, – помрачнел Хан. – Все почти видят, а я нет. Только густую такую черноту, яркую такую черноту, если ты понимаешь, что я хочу сказать, вокруг туннеля, сверху, снизу, по бокам, и только ниточку света – тянется сзади вперед, и за нее мы и держимся, когда идем по лабиринту. Может, я слеп. А может, слепы все остальные, и только я вижу частицу его сути, а остальные просто довольствуются навеваемыми им грезами. Ладно, открывай глаза, я не поводырь и не собираюсь вести тебя за руку до Китай Города, – отпустил он запястье.
Артем пытался еще и дальше идти, зажмурившись, но запнулся и чуть не полетел на землю со всей своей поклажей. После этого он нехотя поднял веки и долго еще шел молча, глупо улыбаясь. – Что это было? – спросил он наконец. – Фантазии. Грезы. Настроение. Все это вместе, – отозвался Хан. – Но это так переменчиво. Это не твое настроение, и не твои грезы. Нас здесь много, и пока ничего не случится, но это настроение может быть совсем другим, и ты это еще почувствуешь. Гляди ка – мы выходим на Тургеневскую. Быстро же мы добрались. Но останавливаться на ней ни в коем случае нельзя, даже для привала. Люди наверняка будут просить, но не все чувствуют туннель, большинство из них не ощущает даже то, что доступно тебе. Нам надо идти дальше, хотя теперь это будет все тяжелее.
Тем временем они ступили на станцию. Светлый мрамор, которым были облицованы стены, почти не отличался от того, что покрывал Проспект Мира и Сухаревскую, но там и стены и потолок были так сильно закопчены и засалены, что камня было почти не разглядеть.